Не оскудевает талантами Черная Планета!
Почитайте, загляните в глаза рыжей Надежды, получите свой плевок в поцменскую душу!
Там перл на перле сидит и перлом погоняет.
Хотя мне больше всего досталось от с криком жеребящихся лошадей, на которых орет пьяный сторож, чтобы они заткнулись.
Некрупная повесть, конечно, нечитабельна, я не осилила, но всё же какую-то порцию удовольствия получила. О тизбранных фрагментов повести.
Ну, и, естесственно, от отзывов на неё.
Вот ссылочка, делюсь.
http://horseplanet.ru/forum/viewtopic.p ... 5&start=80
HORSEDemona
Парагиппус
Зарегистрирован: 26.02.2008
Сообщения: 245
Откуда: Самара
Добавлено: Вт Сен 16, 2008 6:52 pm
Выкладываю начало на ваш суд, друзья!
Рабочее название рассказа - "Надежда".
Родилась она в самой обычной мелкой конеферме. По породе, зачем-то придкманной людьми, была буденовской. Мать звали Надин, отца - Жетон. Судьба ее была известна до самой смерти... Скачки...
Конеферма та не отличалась ничем от сотен таких же по всему миру - мелкая и убогая, грязная и жалкая. Образцом для подражания для хозяев конефермы были самые совковские, самые пещерные "методы содержания" лошадей. Тамошние конюхи о лошадях знали лишь то, что это такая тупая скотина на четырех копытах, с гривой и хвостом и что ее необходимо периодически избивать, чтоб знала свое место. Экономили там абсолютно на всем, хотя необходимости экономить не было никакой. Днем лошади теснились на пыльном крохотном пятачке земли, гордо именуемом "левадой", а ночью их загоняли в не менее крохотные коробочки из дерева, так же гордо называемые "денниками". Частенько их вообще не выпускали на воздух, ссылаясь на плохую погоду или ведомые только людям таинственные "прививки". Кормили три раза в день пресным сеном и скисшим овсом. Хотя к этому рациону и добавляли разного рода витамины и подкормки, лошади нередко болели. Некоторые зарабатывали что-то хроническое, но из разведения их не исключали, толком не лечили и несчастные продолжали жить в мучительном полубреду. При всем при этом двуногие с завидной регулярностью ездили верхом на больных жеребых кобылах - "чтоб держали тело, не толстели, и вообще, для поднятия тонуса" - калечили окончательно спины, ноги и психику. Людям даже в голову не могло придти, что они имели дело с ЖИВЫМИ существами, что они ухаживали за МАТЕРЬМИ и ДЕТЬМИ... А лошади хотели жить, как и все живые существа, они жаждали жизни. И покупали у людей за неимоверно высокую плату - бесконечные, обращенные в круг, издеветельства и унижения - покупали подобие жизни... Бунтовать никто и не думал. Не дети Лошадиных богов здесь стваили условия и цены, им приходилось или соглашаться или отправляться прямиком в небытие...
Среди всего этого ада влачила свое существование кобыла Надин. Не сказать, чтобы она чем-то отличалась от других. Симпатичная вороная девочка, восьми лет от роду, с просевшей и немощной от людских посиделок спиной. Она была срединной в своей лошадиной семье. Однако, то скопище мучеников лошадиного племени семьей назвать было очень сложно. При взгляде на них на ум приходило лишь очень грубое некрасивое слово - табун... Из-за смертей состав табуна постоянно менялся, лошади долго привыкали к новеньким. А новенькие долго привыкали к старичкам. Изо дня в день каждый стоял на почтительном расстоянии от другого, кобылы берегли те несчастные крохи сил для жеребят и лишь изредка склочничали за плесневелые куски сена. Да и люди - хозяева фермы - регулярно вносили сумятицу в жизнь лошадей. То им надо было, по ведомой лишь им причине, жеребых в обну сторону конюшни поставить, а остальных в другую. То им надо было полугодовалых от матерей отделить. То еще что-нибудь... Естественно все процедуры на ферме сопровождались несмолкающим ором, проклаятьями в адрес лошадей, жуткими побоями, закрутками, стреноживанием, бесконечным свистом хлыстов и прочими гадостями. Было много покалеченных лошадей. И калечили их по самым налепым причинам.
Был когда-то случай - на конюшню приехал ветеринар осмотреть жеребых. Ему вывели очаровательную Принцессу - караковую кобылку с бельмом на глазу. Принцесса на, свою беду, жутко бялась щекотки. И когда вет осмтривал ее в области живота, та дернулась. Двое конюхов, стоявших рядом, отреагировали моментально. Со словами "Ах ты, скотина, еще отбить вздумала?!", они обрушилсиь на несчастную с предусмотрительно припрятанными рядом хлыстами и арапниками. Ветеринар еле успел выскочить из-под свиста над головой. А вот Принцесса увернуться не могла... Словно распятая, она стояла накрепко привязаной в проходе конюшни и терпела реки людской ненависти, лившиеся на нее... Просто закрыла глаза и стояла... Через два дня у Принцессы был выкидыш...
А однажды пьяному сторожу, в одну из свох зимних вахт сильно захотелось в туалет. На улицу он естественно не пошел, а направился прямиком в конюшню. Зашел в первый попавшийся денник и угодил к Сизой - рослой кобыле с двухмесячным жеребенком. Ничего не видя в темноте, сторож споткнулся о лежавшего жеребенка, тот вскочил, сбил с ног сторожа, врезался в мать, кобыла шарахнулась и наступила сторожу на ногу. Мужик взвыл, чем еще больше напугал лошадей. Они метались по деннику, кричали, бились о стены. А под их ногами к двери полз сторож. Непонятно каким образом, но тот не попал под копыта перепуганых лошадей, ревя, выполз из денника и помчался включать свет. Попутно схватил первое, что под руку попалось - попался лом - и ринулся обратно...
Наутро он оправдывался перед хозяевами, мол лошадь на него сама кинулась и хотела убить, тот лишь защищался. Ему поверили... В тот же день вызванный ветеринар осмотрел лошдаей. По его совету Сизую вместе с малышом сдали на мясо...
Нет смысла перечислять все зверства, что происходили на той Конеферме...
***
Наступила весна, пришло время рожать. Жеребились лошади ночью, поскольку ночью было спокойней всего. Ночью можно было издать хоть какой-то звук, не получив при этом по зубам или крупу. Можно было хоть как-то попробовать лечь в чертовски крохотном пространстве, и быть хотя бы на семьдесят процентов уверенной, что к тебе никто не заскочит. Хотя, родами кобылы неоднократно выводили и без того вспыльчивого и, как всегда, пьяного сторожа из себя. Он несколько раз выбегал в проходы конюшни, тарабанил по решеткам денников и орал благим матом, чтобы все заткнулись и не мешали ему спать. В одну из таких ночей, под вопли сторожа, и появилась на свет рыжая Надежда. Крепенькая и сбитая, ярко рыжая, как огонек, с медно-красной гривкой, с крохотными белыми носочками и уккуратной, неправдоподобно симметричной звездочкой во лбу. Из нее так лилась жизнь - сплошным огненным потоком, того и гляди глаза вспыхнут словно угли в печи; через полчаса она делала свои первые робкие шажочки, а через час вовсю терзала мамино вымя. Маленькая, совсем крохотная, еще не познавшая ни боли, ни разочарования, она пришла в этот мир по алчному человеческому зову. Пришла, чтобы быть растерзанной на незримом алтаре, в угоду людским порокам. Но она не собиралась отдавть свою жизнь за бесценок... У Надин это был четверый жеребенок.
В течение недели приезжал ветеринар осматривать рожениц и жеребят. Факты были печальны: одна кобыла умерла, так и не родив, еще две из-за тесного денника задавили собственных жеребят, а один жеребенок родился недоношенным, и погиб при ветеринаре. Но никто и не подумал пустить в душу хоть каплю грусти. Для тех людей лошади были лишь живыми игрушками, двигающимися тушами мяса. С остальными лошадьми все было в относительном порядке, период родов объявили оконченным. Все это время в конюшне стоял тяжелый незримый запах - безнадежность и боль, ненависть и страх, и жуткое, болезненное желание жить - не свершившееся желание... Казалось, так пахла сама смерть... Надежда стояла, прижавшись к боку мамы, задирала маленький любопытнй носик к потолку, тщетно пыталась заглянуть за решетки денника. Когда кобылка бросила свою бесполезную затею, внезапно, без помощи глаз, ушей и носа, она все поняла - смерть... Конюшня была пропитана ей, как кусок тряпки керосином. И стоило поднести спичку, все заполыхало бы в безумной панике. Но взрослые лошади уже давно разучились паниковать, да и вообще как-либо бурно проявлять эмоции. Это давило невидимой гирей хуже паиники. Ндежде стало страшно, она прижалась к Надин еще сильней. Кобыла никак не ответила на страх дочери...
По варварскому людскому обычаю жеребят нужно было таврить... Надежда только-только привыкла к окружению, как в денник вошли Трое чевтеро конюхов. Двое схватили Надин за недоуздок, но та даже и не подумала спротивляться, ее воля была слишком слаба и болезненно надломлена - ее собственная дочь была этим надломом. Надин прекрасно знала, на что сособны двуногие... А вот Надежде это было неведомо. Оставшимся двоим конюхам пришлось изрядно потрудиться, проклясть всех лошадей на свете и пару раз упасть, прежде чем они смогли накинуть веревку не шейку испуганной кобылки. Ее стали вытаксивать из денника, вытащив, грубо повалили на бок. Хрупенькое тельце подкосиолось и Надежда глухо рухнула на каменный пол. Рядом с денником уже стоял аппарат для таврения. Пришлось позвать еще двоих, чтобы обездвижить неистовавшую малышку. Ее скрутили, прижали к камню, и через мгоновение между лопатками воткнулась игла ибжигающего холода, нестерпимая боль прошла волной по всей спине, Ндежда закричала. Надин, стоявшая совсем рядом - в запртом деннике, стала волноваться. Она подзывала дочку, подбадривала, но не рвалась к ней... Страх перед людьми брал верх... Если бы лошади умели плакать, Надежда бы сейчас рыдала в глухой истерике, не столько от боли, сколько от непонимания. Что от нее хотят?! Почему ей делают больно?! И почему мама ничего не делает?! Когда тавро было поставлено, обессиленную малышку отвели вденник к матери. Надежда метнулась одним прыжком в самый дальний угол денника, спряталась за маму и простояла так с трясущимися ногами по меньшей мере часа три. Эта же процедура ждала всех новорожденных рабов лошадиных. Спустя несколько недель тавро все еще отзавылось болью в спине...
Прошло три месяца. Надежда росла крепкой и здоровой, лошади ее не обижали. Наоборот, она пользовалась большой популярностью среди сверстников. И везде, где мог пролезть любопытный жеребячий нос, нос оказывался ее собственным. Практически все авантюры и приключения, что зачинялись и находились в пыльном лесу лошадиных ног были результатом деятелности Надежды. Не смотря ни на что, она сохраняла то незримое жизненное пламя в себе, и, даже, частенько давала ему волю. А дать волю пламени жизни, значит навести на себя недобрый глаз конюхов... Люди не понимали ни лошадиных мыслей, ни лошадиных игр, вообще не понимали лошадей. Маленькая храбрая Надежда этого не знала. Как-то она решила попробовать поиграть с одним из конюхов. За попытку ущипнуть получила хлесткую оплеуху и порцию ругательств в свой адрес. А однажды кобылка нечаянно наступила конюху на ногу. В тот раз она впервые ощутила жжение хлыста на крупе и ногах, свист оного она слышала и прежде, и он всегда пугал ее, казался тысячей неведомых мелких тварей - злобных и жадных до лошадиной плоти... Чем старше Надежда становилась, тем недоверичвей и злей она относилась к людям. При ней столько раз мучали и избивали ее друзей и знакомых, что она обрела окончательную и непоколебимую веру в то, что эти двуногие твари, созданы лишь для того, чтобы приносить страдания, и не для чего больше. Несколько раз Надежде тоже крепко доставалось. Ее пытались сломать, погасить то пламя жизни, которое они считали опасным. Но она не сдавалась. Она его прятала, скрывала, но не гасила, а лишь копила его энергию, чтобы однажды взорваться вулканом и смести все вокруг...
Прошло еще три месяца. Надежда удивляла всех - и людей, лошадей. При столь жестоких и ужасных условиях, в бесконечном унижении и гнете, она превращалась рослую, необыкновенной красоты кобылу-подростка. Словно несгораемое пламя, она лучилась рыжим золотом, на левую сторону ниспадала еще по-детски жиденькая и мягкая, но необычайно длинная медно-красная грива, не менее длинный хвост того же цвета кокетливо обрамлял кругленький аккуратный круп и скакательные суставы, во лбу светилась все та же ровная и аккуратная звездочка, а венчики копыт обвивали едва заметные белые носочки. Жеребчики ее возраста влюбились в нее поуши, постоянно заигрывали и приставали. Надежда к такому вниманию относилась довльно иронично, игриво отвечала на домогательства подростков, кокетничала, чем зажигала сердца и горячие головы юнцов белым пламенем. И, когда, те переходили в полное любовное наступление, жертва ухаживаний, прекращала его одним властным стуком передней ножки и боевым коротким визгом. Головы мгновенно остывали, словно их окатывало холодной водой. Надежда не торопилась взрослеть. За полгода своей не столь радужной жизни кобылка успела хорошо изучить этих двуногих, и нашла новое развлечение - мстить изподтишка за все обиды, унижения и побои. Она специально наступала конюхам на ноги, кусала их и лягала, когда те теряли бдительность. Делала она это исключительно в леваде, потому что никакому двуногому не по силам за ней угнаться... Мстила Надежда хорошо - больно, памятно, обидно. И уже тогда за ней закрепилось среди людей прозвище - Рыжая Бестия. Странно, но за излишнюю вольность ей попадало не так уж часто. Даже в деннике ее осмеливались "воспитывать" лишь вшестером, намертво привязанную за недоуздок (который, кстати, перестали с нее снимать еще в три месяца, ибо не поймать ее было). Да и этих воспитываний проводилось на порядок меньше, чем с остальными лошадьми. Надежду БОЯЛИСЬ, боялись ее негасимого огня в глазах. Знали, что вырвись он наружу, кобыла прибьет полоину персонала, прежде чем ее пристрелят. Стоило человеку посмотреть Надежде в глаза, он получал такой плевок в душу, такое презрение и такую ненависть к себе, что на миг ему жить не хотелось. Абсолютное ничтожество, посмевшее попирать ее - вот кем оущали себя конюхи рядом с Рыжей Бестией. Но в ее сверстниках конюхи успешно гасили блеклый огонек, еле теплящийся в лошадиной душе.
Однажды, все перевернулось с ног на голову. Зябким и на редкость пакостным утром, когда хочется подольше поежится калачиком на нагретом за ночь месте, в денник к Надин и Надежде зашли сразу семь конюхов. Двое загнали Надин в угол, а остальные с веревками в руках набросились на Надежду, три лихо привязали к недоуздку, еще две обмотали петлей вокруг всех четырех ног и стали вытаскивать ее из денника. Так отчаянно Рыжая Бестия еще никогда не сопротивлялась - ни при прививках, ни при осмтрах, ни даже при побоях. Несчастная козлила, свечила, отбивала задом и передом, по-жеребцовски, истошно вопила, буд-то ее резали. Она помнила таврение, помнила боль, однако сейчас она чувствовала, что к матери больше не вернется - это придавало немалую долю ярости ее сердцу. Надежда знала, что мама ей никак не поможет, ее страх делал свое черное дело. Надежда не хотела покидать свою единственную родную душу. Однако, воля двуногих была сильней. Никакие уловки, никакая сила не могла помочь Бестии вырваться. Через какое-то время ее уже вели по совершенно не знакомым ей корридорам. Кое как, с помощью еще четырех конюхов с большими фанерными листами в руках, Надежду загнали в маленький, темный и грязный денник. Не успели от нее отвязать все веревки, как та стала метаться по деннику, звать мать, но та не откликалась... Тогда кобылка со злостью начала отбивать по доскам денника и дико кричать. Когда силы кончились и сердце заполнили тоска и отчаяние, Надежда уткнулась носом в дальний угол денника и осталась так стоять три дня. Ни к сену, ни к овсу она не притронулась, лишь подходила выпить пару глотков воды. При этом так жутко крысилась на приносившкго ведро конюха, что тот быстро ставил воду в денник и закрывал дверь на защелку. Потом таким же молниеносным движением вытаксивал ведро...
На утро четвертого дня огонь ярости немного поугас в сердце юной, и Надежда наконец решила понять, где же она находится. Место было, буд-то, старым ее денником, только без мамы. И слева выросла до самого потолка глухая стена. Кобылка напрягла все чувства, чтобы понять, что же там за стеной. Стоило ей замереть, всем телом Надежда ощутила дикое безумие, сумасшествие с выпучеными глазами. И ритм... Странный такой - влево... вправо... влево... вправо... Абсолютно невменяемое существо находилось за той стеной - ушедшее глубоко в себя, так глубоко, куда еще Надежда дороги не знала. И этот ритм был пиявкой, сосущей последние капли благоразумия и разума, но он был и проводником в то состояние - влево... вправо... влево... вправо... Ритм звал, обещал безмятежность и покой, но вместо этого калечил душу и высасывал разум, оставляя лишь голый костяк инстинктов - влево... вправо... влево... вправо... Надежде показалось, что она родна этому существу...
А ведь она была права - за стенкой был ее отец - обезумевший, но не опасный Жетон...
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
